Материалы о роде Юсуповых
Род Юсуповых
Юсуповы
Князья Юсуповы
Род Князей Юсуповых
Князья Юсуповы
Родовое проклятье
От рода Магометова
И князья хозяйствовать умели...
Николай Борисович Юсупов
Николай Борисович Юсупов младший
Тот ли это Рибопьер
Состояние Юсуповых в начале ХХ в.
Николай Феликсович Юсупов
Воспоминания офицера
Мария Романова и Феликс Юсупов
Астрологическое исследование
След Юсуповских сокровищ
Жемчужина Князя Юсупова
Материалы о культурном наследии Юсуповых
Возрождение Юсуповского дворца в Москве
Дворцовый комплекс Юсуповых в Ракитном
Юсуповский дворец в Санкт-Петербурге
Подмосковная усадьба "Архангельское"
Дворец в "Архангельском"
Юсуповский дворец в Крыму (Кореиз)
Церковь Спаса Всемилостивого
Портреты Князей Юсуповых
Портрет Феликса Юсупова
Грезы о Востоке
Маленькое русское безумство в Бретани
Фарфор завода Юсуповых
Материалы о графах Сумароковых-Эльстонах
Король ПруссииФридрих-Вильгельм IV
Генеалогическая роспись рода Сумарковых-Эльстонов
Михаил Николаевич Сумарков-Эльстон
Материалы по убийству Распутина
Распутин. Криминальное чтиво
Чисто политическое убийство
Князь, которого знают все

 

Чисто политическое убийство

Сергей Куликов, кандидат исторических наук
Еще лет пятнадцать назад считалось, что отечественная история полна «белых пятен». Одним из несомненных достижений периода «перестройки» и 1990-х годов стала расцветка если не всех этих «пятен», то, по крайней мере, некоторых из них. Статья Татьяны Мироновой (Примечание хранителя сайта: имеется в виду статья указанного автора "Григорий Распутин: оболганная жизнь, оболганная смерть") полностью противоречит указанной тенденции, поскольку в ней создается новое «белое пятно», причем там, где ранее его никто не замечал. Действительно, в самом начале статьи утверждается, что дневник В. М. Пуришкевича и воспоминания Ф. Ф. Юсупова «представляют собой преднамеренный самооговор». По мнению автора, те, кого все и всегда считали убийцами старца, на самом деле таковыми не являются. Кто же тогда убил Распутина? На этот вопрос автор не отвечает, сетуя в конце статьи, что до сих пор «не открыто», «кто предал лютой мучительной смерти Григория Ефимовича Распутина». Насколько же это открытие соотносится с исторической реальностью?
Выводы Мироновой базируются на том, что дневник Пуришкевича и воспоминания Юсупова, «столь согласные между собой в описании обстоятельств убийства Григория Ефимовича, не совпадают в важных деталях с документами следствия по делу об убийстве Распутина, известными из воспоминаний С. В. Завадского, в 1916 году состоявшего в должности прокурора Петроградской судебной палаты, и из экспертного заключения профессора Д. П. Косоротова, проводившего вскрытие убитого». Первой «важной деталью» оказывается… рубашка, в которую был одет Распутин. Пуришкевичу она показалась кремовой и «расшитой шелками», Юсупову — белой и «вышитой васильками», а в действительности, согласно материалам следствия, она имела голубой цвет и вышивку «золотыми колосьями». Но в главном, а именно в том, что рубашка была шелковой, а не, скажем, бархатной или льняной, все три свидетеля сошлись. Противоречия можно объяснить хотя бы тем, что Пуришкевич и Юсупов видели рубашку ночью, при неестественном освещении. А оно придает голубому шелку именно те оттенки, какие запомнились убийцам старца.

«Еще более значимое несоответствие» изобретатель новой версии находит в том, «как был убит Григорий Распутин». Однако при внимательном рассмотрении оказывается, что это не так. В самом деле, и Пуришкевич, и Завадский сходятся в том, что в Распутина были выпущены три пули, причем вторая и третья попали в спину и в голову. Правда, убийцы старца утверждали, что первая пуля попала «в грудь, в область сердца», а Завадский писал, что она попала «в печень (в живот)». Но ведь относительно двух других ран убийцы и прокурор, в общем, не противоречат друг другу! Что касается первой раны, то и здесь противоречие незначительное: ведь все признают, что она была сделана спереди, а не сзади, и в тело, а не, к примеру, в голову, руку или ногу. Наконец, В. Н. Середа, производивший следствие по делу об убийстве Распутина, сообщил великому князю Андрею Владимировичу в феврале 1917 года, что, согласно Косоротову, «первая сквозная рана вошла с левого бока ниже сердца и вышла с правого бока, пройдя желудок и правую почку» (1). Столь же незначительно и противоречие между Пуришкевичем, утверждавшим, что через полчаса после первого выстрела Распутин поднялся и предпринял попытку убежать, и Завадским, полагавшим, что после первого выстрела старец не мог прожить «более 20 минут». О существенном противоречии можно было бы говорить, если бы речь шла о временной разнице не в десять минут, а, скажем, в полчаса или час. Поскольку этого нет, сомнения Мироновой относительно того, что убитый «воскрес» и «кинулся бежать», следует признать необоснованными.

«Свидетельство профессора Косоротова, — утверждает Миронова, — показывает, что Григорий Ефимович долго и мучительно истекал кровью, но об этой колоссальной кровопотере ни слова у Юсупова с Пуришкевичем». Однако 19 декабря 1916 года, почти сразу после убийства, Юсупов рассказал великому князю Николаю Михайловичу, что во дворе Юсуповского дворца «была масса крови» (2). По мнению Мироновой, «не совпадают свидетельства Пуришкевича — Юсупова с официальным расследованием и в том, как топили тело убитого». Несовпадения обнаруживаются при сравнении показаний Пуришкевича и Юсупова. Первый утверждал, что шубу Распутина сбросили в Невку вслед за трупом старца, а второй — что его сбросили в шубе. Согласно Завадскому, труп нашли одетым в шубу. Следовательно, Юсупов и Завадский не противоречат друг другу и Миронова противопоставляет их ошибочно.

Представляется ошибочным и вывод, подытоживающий анализ источников. Миронова считает невозможным, чтобы «убийцы, проведя рядом с жертвой больше двух часов, не запомнили цвета рубахи, в которую Григорий Ефимович был одет, не обратили внимания, куда попала первая пуля, в живот или в грудь, что после смертельного выстрела одели свою жертву в шубу и обули в калоши, потом убегавшего догнали и добили во дворе, и тогда уже повезли труп топить». Вывод Мироновой не вызвал бы возражений, если бы в убийстве Распутина участвовали люди с пониженной чувствительностью. Но психика убийц была весьма возбудима. Показателен такой факт. Как рассказал Юсупов великому князю Николаю Михайловичу 19 декабря 1916 года, после того, как тело старца погрузили в автомобиль, сидевший за рулем врач С. С. Лазаверт «от волнения» «упал в обморок». Между тем доктор не являлся активным участником убийства. Понятно, что впечатления, полученные непосредственными исполнителями, были еще сильнее, а влияние этих впечатлений — еще разительнее. Юсупов до погрузки тела в автомобиль начал колотить каучуковой палкой по лицу мертвеца со всей силы, перебил ему нос, изуродовал все лицо. Присутствовавшие «с трудом» оттащили князя от трупа и «уложили на диван, где он впал в прострацию». Впоследствии слуги «кое-как привели его в чувство» (3). Пуришкевич в обморок не падал, однако и он после убийства совершил поступки, говорящие о том, что он был, мягко говоря, не в себе. Так, именно Пуришкевич ни с того, ни с сего сообщил ничего не подозревавшему городовому о том, что Распутин убит. Это как будто подтверждает версию Мироновой. Но тогда зачем Пуришкевич потребовал от городового хранить молчание, а Юсупов в последующие дни лгал, в том числе и императрице, что к убийству старца не причастен?

Поведение Пуришкевича и Юсупова доказывает, что убийство стало для них едва ли не самым сильным потрясением в жизни. В состоянии аффекта им было не до деталей. А раз так, то совершенно неоправданно уличать впечатлительных убийц в том, что они не воспроизвели события с фотографической точностью. Кроме того, особенно в случае с воспоминаниями Юсупова, написанными уже в эмиграции, необходимо учитывать и фактор времени. Таким образом, противоречия между сведениями рассмотренных Мироновой источников не подтверждают, а опровергают ее версию.
Тем не менее автор развивает свою версию в том смысле, что до приезда Распутина и Юсупова во дворец последнего старец подвергся в каком-то другом месте «прижизненным истязаниям». Вывод этот базируется всего лишь на двух обстоятельствах. Во-первых, Завадский выдвинул всего лишь предположение, что Юсупов, перед тем как появиться со старцем около Юсуповского дворца, увез Распутина «не прямо к себе». Но даже если Юсупов поехал не сразу по направлению к своему дворцу, то это легко объяснить его желанием замести следы. Ведь убийство старца его организаторы предполагали сделать анонимным.

Во-вторых, существует мнение Косоротова о том, что «не все удары наносили по мертвому телу». Но если для Мироновой столь важно это обстоятельство, то каково, в таком случае, количественное соотношение ударов, нанесенных по живому и мертвому телу? Сколько вообще должно быть ударов по живому телу, чтобы стало возможным говорить о «прижизненном истязании»? Косоротов не ответил на эти вопросы, что вполне понятно. Он был специалистом своего дела, а потому, избегая категорических оценок по причине отсутствия достоверных данных, выдвинул предположение о прижизненности некоторых ударов. Между тем эту гипотезу Миронова считает за «установленный следствием факт».
Противоречит логике и мнение о том, что Распутина связали не после смерти, как утверждали Пуришкевич и Юсупов, а до нее, во время «прижизненных истязаний». По мнению Мироновой, поскольку «на посмертных фотографиях из следственного дела отчетливо видны на запястьях рук Григория Ефимовича обрывки веревки, ему еще хватило сил разорвать веревки, сопротивляясь извергам». Но тут возможно лишь одно из двух — либо, если Распутина связали до смерти, «прижизненного истязания» не было, раз у старца сохранилось столько сил, либо его связали все-таки после смерти.

Для нагнетания страстей Миронова цитирует великого князя Александра Михайловича, которому Юсупов и другой участник убийства, великий князь Дмитрий Павлович, признались, что «принимали участие в убийстве, но отказались, однако, открыть имя главного убийцы». Вот, казалось бы, яркое подтверждение «сенсационной» версии. Таинственный «главный убийца» наконец-то появился не только в фантазиях автора, но и в историческом источнике. На самом деле все объясняется весьма просто. Юсупов и Дмитрий Павлович имели в виду Пуришкевича, который действительно был «главным убийцей» старца, ибо сделал по Распутину два выстрела из трех.

Но если, как полагает Миронова, существовали некие силы, заинтересованные в том, чтобы «застолбить» «определенную версию убийства, по которой на Григория Распутина напали представитель высокородного дворянства, член императорской фамилии и думский монархист», почему эта версия была оглашена только в 1923 году, когда был опубликован дневник Пуришкевича? Почему Юсупов опубликовал свои воспоминания в 1927-м, а не раньше? Почему, наконец, сразу после убийства Распутина его участники всячески скрывали свою причастность к этому событию? Все эти вопросы Миронова попросту не ставит, поскольку ответы на них сделали бы очевидной ложность ее версии.
Несомненно, события вокруг убийства Распутина до сих пор во многом неизвестны. Однако это совсем не те надуманные тайны, разгадку которых ищет Миронова. С непосредственными участниками убийства все ясно. Ими, помимо Пуришкевича, Лазаверта и Юсупова, были двоюродный брат Николая II великий князь Дмитрий Павлович и поручик И. Н. Сухотин. Однако о тех, кто находился в арьергарде заговора против Распутина, известно гораздо меньше. Намерение заговорщиков нашло поддержку председателя Государственной Думы М. В. Родзянко и правого кадета В. А. Маклакова, сообщившего о готовящихся событиях лидеру кадетов П. Н. Милюкову (4). Родзянко заявил Юсупову: «Выход один — убить негодяя. Но в России нет на то ни одного смельчака. Не будь я так стар, я бы сам его прикончил… Слова Родзянки, — вспоминал князь, — укрепили меня». Председатель Думы и его жена не только благословили намерение Юсупова, но и были посвящены в способы его реализации. По свидетельству князя, они «знали о нашем плане» (5).

Убийство в ночь на 17 декабря было чисто политической акцией. В начале ноября Юсупов говорил В. А. Маклакову, что, когда император «освободится от влияния Распутина и своей жены, все переменится» и «он сделается хорошим конституционным монархом». Дмитрий Павлович также видел в этом акте «попытку дать возможность государю открыто переменить курс» (6). Однако убийство сделало императора более несговорчивым. Николай заявил подруге своей семьи А.А. Вырубовой: «Мне стыдно перед Россией, что руки моих родственников обагрены кровью мужика» (7). Царь одобрил распоряжение своей супруги, царицы Александры Федоровны, о домашнем аресте Дмитрия Павловича. Его отец Павел Александрович 19 декабря попросил Николая освободить сына. Но царь уклонился, сказав дяде, что «не может сейчас дать ему ответ, но пришлет завтра утром». В тот же день двоюродные братья царя Андрей и Кирилл Владимировичи и троюродный брат князь Гавриил Константинович посетили Дмитрия Павловича и Юсупова. Гости заверили Дмитрия, что «мы, — записал Андрей Владимирович в дневнике, — все стоим за него, и он может вполне на нас рассчитывать. Что бы ни случилось — мы будем за него» (8). Согласно французскому послу Ж. М. Палеологу, не сославшемуся на источник собственной осведомленности, в это время Андрей, Борис и Кирилл Владимировичи хотели «спасти царизм путем дворцового переворота». Поэтому Андрей и Кирилл убеждали Дмитрия «довести до конца дело народного спасения». Но он отказался поднять руку на венценосцев (9).

Юсупов дословно воспроизвел версию Палеолога в эмигрантских воспоминаниях, тем самым как бы подтвердив ее достоверность. Однако от себя князь добавил, что Дмитрию предложили «поддержать политическое выступление» не великие князья, а «несколько офицеров». Они заявили, что их полки готовы защитить арестованных (10). Царские родственники были причастны к заговору против Николая, но руководили им не они, а лидеры оппозиции. В отличие от них участники великокняжеской фронды придавали первенствующее значение не перевороту, а моральному воздействию на царя в пользу Дмитрия Павловича. Но это воздействие успеха не имело. Царское письмо, полученное Павлом Александровичем 21 декабря, гласило: «Дорогой друг Павел. Я не могу, к сожалению, отменить домашнего ареста Дмитрия, пока предварительное следствие не будет закончено. Приказал с этим торопиться, а также, чтобы Дмитрия охраняли бережно. Все это больно и тяжело, но кто же виноват, как не он сам, что по неосторожности попал в такую передрягу. Молю Господа Бога, чтобы Дмитрий вышел честным и незапятнанным ни в чем. Сердечно твой Николай» (11).
По инициативе Павла Александровича у Андрея Владимировича собрались двоюродный дядя царя и тесть Феликса Юсупова Александр Михайлович, Борис и Кирилл Владимировичи и их мать Мария Павловна. Царские родственники обсудили, «посылать ли Ники или нет заготовленный ответ». Его проект, зачитанный Павлом, «все одобрили» (12). Было решено, что мнение участников совещания на следующий день, 22 декабря, царю передаст Александр Михайлович. Он высказался перед Николаем за уступки оппозиции и попытался уговорить его отказаться от возбуждения дела против убийц Распутина (13). Великий князь «ровно ничего не добился» (14). Отрицательный ответ императора сблизил его родственников и лидеров оппозиции еще сильнее. Принимая 24 декабря председателя Думы, Мария Павловна, Андрей и Кирилл Владимировичи заявили, как сообщила жена Родзянко, княгине З. Н. Юсуповой в тот же день, что «спасение только в Думе» (15). «Дума должна что-нибудь сделать… Надо ее (императрицу Александру Федоровну. — С. К.) уничтожить», — заявила Мария Павловна. При этом подразумевалось, конечно же, не убийство царицы, а устранение ее с политической арены (16). Родзянко утверждал, что мнение великой княгини не поддержал, но на самом деле солидаризировался с великой княгиней. По свидетельству Андрея Владимировича, председатель Думы заявил августейшим собеседникам, что «морально он, безусловно, на нашей стороне» (17).

Разлад в доме Романовых был ускорен ссылками Дмитрия Павловича в русский экспедиционный корпус в Персии и Феликса Юсупова — в его имение в Курской губернии. Пуришкевич уехал на фронт, но над ним висел дамоклов меч неоконченного следствия. 29 декабря у Марии Павловны собралось совещание царских родственников. Характеризуя настроение его участников, Андрей Владимирович записал: «Все семейство крайне возбуждено, в особенности молодежь, их надо сдерживать, чтобы не сорвались». По инициативе двоюродного дяди царя Николая Михайловича участники совещания решили обратиться к монарху с просьбой о помиловании Дмитрия Павловича. Поднимался вопрос и об игнорировании новогоднего приема в Царском Селе. Николай Михайлович объявил, что «не поедет ни за что в Царское Село, так как не желает целовать руки». Другие Романовы все-таки «решили ехать» (18). В письме, составленном супругой Павла Александровича княгиней О.В. Палей и подписанном шестнадцатью царскими родственниками, они просили императора «смягчить суровое решение относительно судьбы великого князя Дмитрия Павловича». Под обращением подписались великие князья Кирилл, Борис и Андрей Владимировичи, Николай и Сергей Михайловичи и Павел Александрович. Кроме них, обращение подписали великие княгини Виктория Федоровна, Елизавета Маврикиевна, Марии Павловны старшая и младшая, королева эллинов Ольга Константиновна, князья Иоанн, Гавриил, Константин и Игорь Константиновичи и княгиня Елена Петровна (19).

Письмо, несмотря на кажущуюся аполитичность, имело политический подтекст. Это была демонстрация решимости добиться уступок Думе путем устранения от дел императрицы. «В декабре уж своей шкуры ради, — сообщил Николай Михайлович 3 марта 1917 года в Думе, намекая на двоюродного племянника, — собрались мы, великие князья, и послали ему депутацию: заточай жену, давай ответственное министерство» (20). Политический подтекст письма предопределил отрицательное отношение к нему Николая II, запечатленное его резолюцией: «Никому не дано право заниматься убийством; знаю, что совесть многим не дает покоя, так как не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удивляюсь Вашему обращению ко мне. Николай» (21). Существование у письма политического подтекста подтвердило поведение Николая Михайловича. Копии письма он роздал членам элитарного Яхт-клуба. За клубным столом великий князь высказывал «резкие суждения» по адресу «немецкой» политики «Алисы Гессен-Дармштадтской» и сетовал «на безвольность и недальновидность» императора (22). Монарх наложил опалу на родственника, приказав ему 31 января отправиться на два месяца, до 1 марта 1917 года, в свое имение Грушевка. Во время новогоднего приема великие князья и княгини приносили царю и царице поздравления. Но прием отличался «исключительной сухостью». Николай молча выслушал поздравления, не удостоив никого «ни единым словом» (23). Разрыв Николая и Александры Федоровны с императорской фамилией стал совершившимся фактом. И произошло это потому, что для царя, вопреки мнению Мироновой, участники убийства Распутина были отнюдь не «подставными» лицами.

Примечания:

1.См. Дневник Андрея Владимировича за 1916—1917 гг.//Источник. 1998. № 3. Хотя документ содержит подробнейшие записи рассказов В. Н. Середы о деле Распутина, Т. Миронова его проигнорировала.
2. [Николай Михайлович] Записки Н. М. Романова//Красный архив. Т. 47—49. М. 1931. С. 99. Этот источник Т. Миронова также не использовала.
3. Там же. С. 99.
4. Милюков П. Н. Воспоминания. М. 1990. Т. 2. С. 240.
5. Юсупов Ф. Ф. Мемуары в 2-х кн. До изгнания. 1887—1919. В изгнании. М. 1998. С. 176, 215.
6. Маклаков В. А. Некоторые дополнения к воспоминаниям Пуришкевича и князя Юсупова об убийстве Распутина//Современные записки. Т. 34. Париж. 1928. С. 265; Письма Д.П. Романова к отцу//Красный архив. Т. 30. М.; Л. 1928. С. 206.
7. [Вырубова А.А.] Фрейлина ее величества. «Дневник» и воспоминания Анны Вырубовой. М. 1990. С. 174.
8. Из дневника великого князя Андрея Владимировича за 1916—1917 гг.//Красный архив. Т. 26. М.; Л. 1928. С. 185, 186, 187.
9. Палеолог Ж. М. Царская Россия накануне революции. М. 1991. С. 192. Ничего подобного в дневнике Андрея Владимировича нет. Это объясняется тем, что великий князь вел записи с учетом того, что его дневник будут читать другие. Так, 29 декабря, передавая щекотливые политические рассуждения Николая Михайловича, Андрей подчеркнул, что «все написать считаю пока неудобным» (Из дневника великого князя Андрея Владимировича. С. 189).
10. Юсупов Ф. Ф. Указ. соч. С. 220.
11. Личность Николая II и Александры Федоровны по свидетельствам их родных и близких (газетные материалы)//Исторический вестник. 1917. Апрель. С. 158.
12. Из дневника великого князя Андрея Владимировича… С. 187.
13. Дневники императора Николая II. М. 1991. С. 616; Письмо великого князя Александра Михайловича к Николаю II от 25 декабря 1916 г. - 4 февраля 1917 г.//Архив русской революции. Т. 5. Берлин. 1922. С. 334.
14. Из дневника великого князя Андрея Владимировича. С. 188.
15. К истории последних дней царского режима//Красный архив. Т. 14. М.; Л. 1926. С. 242.
16. Родзянко М. В. Крушение империи//Архив русской революции. Т. 17. Берлин. 1926. С. 159.
17. Из дневника великого князя Андрея Владимировича… С. 189.
18. Там же. С. 191.
19. Гавриил Константинович. В Мраморном дворце. Из хроники нашей семьи. СПб.; Дюссельдорф. 1993. С. 216—217.
20. Ломоносов Ю. В. Воспоминания о Мартовской революции 1917 г.//Станкевич В.Б. Воспоминания 1914—1919; Ломоносов Ю.В. Воспоминания о Мартовской революции 1917 г. М. 1994. С. 261.
21. Гавриил Константинович. Указ. соч. С. 216—217.
22. Донесения Л. К. Куманина из Министерского павильона Государственной Думы, декабрь 1911 — февраль 1917 г.//Вопросы истории. 2000. № 4—5. С. 17.
23. Там же. С. 12.

Журнал "Родина"