"Два с половиной месяца в санатории…"

Из воспоминаний русского офицера В.М. Догадина

Опубликовано в журнале
"Отечественные архивы" № 5 (2003 г.)

В прошлом году читатели имели возможность познакомиться с воспоминаниями Владимира Максимовича Догадина "Вместе с Д.М. Карбышевым" (1), в которых их автор - военный инженер, выпускник Оренбургского кадетского корпуса, Николаевского инженерного училища и Военно-инженерной академии, участник Первой мировой и Великой Отечественной войн, рассказал о годах учебы в академии, деятельности ее выпускников по реконструкции крепости в Брест-Литовске (за эту работу он был награжден орденом Станислава 3-й степени). В 1914 - 1916 гг. Догадин занимался созданием фортификационных сооружений, получил болезнь легких и более полугода находился на излечении в различных лечебных учреждениях, в том числе в крымском санатории, содержавшемся на средства князя Ф.Ф. Юсупова. С марта 1917 г. осуществлял строительство Севастопольской крепости. Все эти события нашли отражение в очередном томе воспоминаний "На фронте и в тылу Первой мировой войны", написанных в 1959 г. в Москве. (После революции В.М. Догадин продолжил военно-инженерную службу и вышел в отставку в 1955 г.)

Воспоминания хранятся в фондах Государственного исторического музея. Публикуемый фрагмент (о пребывании в санатории имения князей Юсуповых) подвержен незначительной литературной правке, опущены повторы. Купюры отмечены отточием, заключенным в угловые скобки.
Вступительная статья, комментарии и подготовка текста к публикации З.Д. ЯСМАН.
См. Примечания и замечания

1916 - 1917 гг.

<…> Мне никогда до того не приходилось бывать в этом благословенном крае, о котором я слышал так много чудесного, и потому решение врачебной комиссии было принято мною с непередаваемым восторгом. И вот 14 сентября 1916 г. в купе второго класса скорого поезда я выехал из Киева на юг. По удивительному совпадению в этом же поезде и туда же выехал и мой начальник полковник Архипенко со своей семьей после операций аппендицита, произведенных почти одновременно в Москве ему и его сыну.

В Симферополе распределительная медицинская комиссия ошибочно определила у меня уже не плеврит, а "хроническое воспаление легких", чем, сильно удручив меня, назначила мне пребывание в Ялте.

Вместе с семьей Архипенко, имевшего сына и дочку, в одном вместительномhttp://www.rusarchives.ru/publication/dogadin.shtml экипаже, запряженном четверкой лошадей в ряд, из Симферополя через перевал Чатырдаг мы отправились часов в 10 утра к Южному побережью Крыма. Дорога проходила мимо лесов, постепенно поднимаясь все выше и выше в горы. Становилось все холоднее и холоднее. Мы вынуждены были надеть шинели. После остановки у перевала Чатырдаг начался спуск с горы, и стало ощущаться заметное потепление. Когда подъехали в Алуште к самому морю, то увидели загорелых, в легкой одежде отдыхающих, переживших очень жаркий день. В это время в Симферополе стояла осенняя моросящая погода, и потому у нас был вид людей, прибывших с севера. Я стоял у самой кромки зеркально-гладкой поверхности моря и с затаенным дыханием впервые ощущал необъятный простор…

Далее дорога причудливо вилась по гористому побережью, настолько изменяя свое направление, подчиняясь очертаниям местности, что приходилось двигаться то вперед, то назад, и потому гора Медведь оказывалась то слева, то справа от нас.

Семья Архипенко высадилась в Гурзуфе, а я в том же экипаже поехал в Ялту, куда прибыл только в одиннадцать часов вечера, когда было уже совсем темно. В гостинице, расположенной вблизи порта, я занял номер и сразу лег спать.

На другой день утром, когда я проснулся после крепкого сна, в комнате было светло. Я поспешил к окну, отдернул занавеску и невольно ахнул перед открывшимся видом. Все кругом было насыщено солнечным светом, который непривычен нам, жителям севера. Особенно меня поразила яркая синева моря, причем даже у самого берега, будто в нем была растворена краска бирюзового цвета. Чтобы убедиться в этом, я, не умываясь, спешно оделся, прицепив по обычаю шашку, и, выйдя из гостиницы, устремился к самой воде. Она была прозрачна и действительно имела голубоватый оттенок.

Возвратившись в гостиницу, после завтрака я отправился к воинскому начальнику. Там мне сказали, что в настоящее время в ялтинских санаториях мест не имеется, и предложили подождать. После недельного проживания в гостинице я вновь отправился к воинскому начальнику, и мне вновь ответили, что в санаториях мест нет, но порекомендовали обратиться в санаторий, находившийся в Кореизе и содержавшийся на средства князя Юсупова. "Хотя он предназначен исключительно для офицеров гвардии, - говорили мне, - но попробуйте от себя лично обратиться туда, может быть, Вас примут". Я позвонил по данному мне телефону к сестре милосердия, состоявшей в роли заведующей здравницей, объяснив, что я - капитан и военный инженер, нуждаюсь в санаторном лечении. Она мне предложила приехать, и вечером того же дня я уже поселился там, проехав одиннадцать километров на извозчике от Ялты в сторону Алупки.

Санаторий помещался в парке роскошного крымского имения князя Ф.Ф. Юсупова - графа Сумарокова-Эльстон [1], одного из самых богатых людей России. Его называли "золотым мешком" и говорили, что многие из великих князей были у него в долгу. Ему принадлежало чуть ли не более шестидесяти имений в различных частях России, для управления которыми существовало собственное главное управление с целой системой хозяйственной и финансовой администрации. Полная его фамилия составилась в результате брачных союзов: господин Эльстон женился на последней в роде графине Сумароковой, поэтому к его фамилии была присоединена фамилия жены. Тогдашний хозяин Кореиза граф Сумароков-Эльстон был женат на княгине З.Н. Юсуповой, являвшейся тоже последней в роде, и потому ее фамилия удлинила фамилию мужа.

Юсупов во время войны занимал высокий пост московского генерал-губернатора. В далеком прошлом на этом месте был популярный генерал М.Д. Скобелев, на котором его застигла внезапная смерть [2]. Позднее, в 1905 г. в этой должности был убит от рук революционеров великий князь Сергей Александрович [3]. За допущенные во время войны погромы немцев в Москве Юсупов был снят со своего поста, и при моем пребывании в санатории он был "не у дел", а его деятельностью занималась прокуратура.

Он был высокого роста, плотного телосложения, держался напыщенно, уподобляясь индюку. В общих разговорах мало принимал участия, и только один раз пришлось наблюдать, как он с другим генералом серьезно обсуждал вопрос… о разведении кур. И забавно было видеть, как эти два важных генерала рассуждали об этом сельскохозяйственном деле, обнаруживая в нем свои наивные познания.

Его супруга Зинаида Николаевна, урожденная княгиня Юсупова, в своем обращении к раненым проявляла много сердечности. Она знала состояние здоровья всех тяжелобольных, находившихся на излечении в их госпитале, развернутом в Петроградском дворце, а в Кореиз ей ежедневно присылали телеграммы с указанием их температуры. Когда при мне в санатории находился тяжелобольной генерал, начальник штаба 7-го корпуса, то княгиня всегда с утра интересовалась его здоровьем и лично заботилась о вызове врача-специалиста из Ялты.

Старший сын Юсуповых, офицер кавалергардского полка, был убит на дуэли. Этот удар причинил столь сильное нервное потрясение его матери, что у нее постоянно тряслась голова. Второй сын Юсуповых, Феликс Феликсович [4], в то время в возрасте двадцати одного года, учился в специальном классе Пажеского корпуса. Его несерьезное отношение к учению лишало его возможности добиться производства в офицеры, поэтому мы его видели еще в форме пажа. Он был уже женат на княгине Ирине Александровне [5], имевшей титул Ее высочества, так как она была дочерью великого князя Александра Михайловича [6] и сестры Николая II великой княгини Ксении Александровны [7], следовательно, приходилась по матери родной племянницей царя. Ей тогда было 20 лет. Она была очень миловидна и чрезвычайно застенчива; при случайных встречах в парке всегда старалась скрыться. Находясь в обществе с кем-либо из офицеров, она никогда первой не начинала разговора, чем ставила их в большое затруднение, ибо согласно придворному этикету рядовые люди не имели права сами начинать разговор с высочайшими особами, и лишь зная Ирину Александровну, мы нарушали установленное правило, чтобы не играть в молчанку. Впрочем, нахождение высочайших особ на курорте в Ялте обычно освобождало их от соблюдения стеснительного этикета. У молодых Юсуповых была маленькая дочь, тоже Ирина [8]. В момент моего появления в Кореизе никого из Юсуповых на месте не было.

Их имение под названием "Кореиз" представляло собою обширный парк, простиравшийся от деревни того же названия, расположенный от верхней дороги вниз по склону к самому морю и засаженный всевозможными тропическими растениями. Здесь были и пальмы, и кипарисы, и лавр, и другие виды южной экзотики, создавшие декорации необычайной красоты. Воздух был насыщен ароматом местной сосны, которая своим извилистым узловатым стволом нисколько не походила на своих удивительно прямоствольных родичей севера. По парку во всех направлениях извивались широкие дорожки и аллеи, усыпанные мелким гравием, привозимым из района Коктебеля. Среди парка, на открытой площадке с видом на море стоял прекрасный дворец Юсуповых, сооруженный архитектором Красновым [9], о котором говорили, что он хотя и не имел высшего специального образования, но был талантлив и быстро вошел в моду. Им были возведены многие выдающиеся здания в Ялте, и в том числе дворец Николая II в Ливадии.

В парке, невдалеке от дворца Юсуповых, один из их управляющих самочинно построил для своего проживания прекрасный дом в два этажа. За это своеволие управляющий был уволен, а в построенном им доме организован наш санаторий.

Меня поместили в огромной застекленной веранде с открытым видом на море вместе с находящимся на лечении военным врачом. Всего в санатории нас, больных офицеров, насчитывалось двадцать человек. Для медицинского обслуживания имелись врач (сам больной туберкулезом) и две сестры милосердия. Никаких физиотерапевтических процедур, кроме соляриума, не было организовано. Большинство находившихся в санатории страдало болезнями легких и лечилось воздухом, солнцем и усиленным питанием. В жаркое время купались в море на собственном просторном пляже, украшенном прекрасно оформленным зданием купальни, а также бронзовой статуей выходившей из воды русалки с ребенком и скульптурной группой фонтана работы знаменитого Антокольского [10]. Большую часть времени мы проводили в прогулках по парку. Погода все время стояла солнечная, температура была умеренно теплая, недаром этот период времени называли "бархатным сезоном".

В начале октября в Кореиз прибыли Юсуповы и поселились: старики во дворце, а молодые - наверху, в так называемой "даче Морозова". На горе был поднят флаг с гербом Юсуповых. В это время по соседству в Ай-Тодоре жила теща младшего Юсупова великая княгиня Ксения Александровна (сестра Николая II) со своим многочисленным семейством. Словом, в этом районе сосредоточилась большая группа царских родственников. С приездом Юсуповых началось приглашение по воскресным дням к их обеду во дворце по очереди двух офицеров из числа состоявших в санатории. Как старший по чину, я со своим товарищем попал к ним первым. В обширной и роскошно обставленной столовой мы с ним сидели за небольшим столом, накрытым на четверых, вместе с Юсуповыми. Слева от меня сидел хозяин, а справа хозяйка. Перед прибором Юсупова стояла бутылка его любимого вина из собственных погребов. За обедом велась непринужденная беседа преимущественно с хозяйкой, сам Юсупов больше молчал.

11 октября З.Н. Юсупова была именинницей, и мне, как старшему, пришлось поднести букет цветов от лица всех офицеров, явившихся для поздравления. Мы все были приглашены к вечернему чаю, на который собрались их близкие родственники из Ай-Тодора. Сначала нас принимали в гостиной, обставленной диванами и мягкой мебелью. Потом направились в столовую. Для этого пришлось проходить по небольшому коридору с зеркальным стеклом во всю стену, открывавшим вид на море. Дальше на пути в темном месте была одна ступенька, и чтобы гости не спотыкались на ней, сам хозяин стоял здесь и предупреждал каждого проходившего. Вот какие неприятные ошибки допускают иногда даже известные архитекторы в сооружениях высокого назначения.

За стол я, как почетный гость - представитель офицеров санатория, был посажен справа от хозяйки, а справа от меня сидела великая княгиня Ксения Александровна. Большой круглый стол, накрытый к чаю, был украшен прекрасным сервизом, подарком императрицы, с прибором ножей, вилок и ложек из чистого золота. Вазы были наполнены лучшими сортами варенья. В огромной корзине посредине стола красовались чудесные плоды винограда, персиков и груш из собственных садов Юсупова. Эта корзина потом была прислана к нам в санаторий и попала на мою фотографическую карточку. Кроме семейств Юсуповых, великой княгини и нас - офицеров из санатория, за чаем сидел лишь один генерал, состоявший лично при ее особе. За столом велись беседы на различные темы.

Как раз в то время в Государственной думе шла резкая критика деятельности правительства, и известный депутат П.Н. Милюков [11] произнес свою знаменитую речь под названием "Глупость или измена" [12]. Она была напечатана в газетах с большим количеством пустых мест, как результат работы цензуры. В руках Юсупова находился в этот час доставленный ему полный текст речи без всяких пропусков. Он примыкал к так называемой "русской" партии сторонников царя, в то время как царица относилась к "немецкой" партии - сторонникам мира с немцами, ибо сама была родом из Германии, и среди воюющей против нас армии Вильгельма II [13] было немало ее августейших братьев (2).

За время моего пребывания старая и молодая княгини нередко заглядывали в санаторий, чтобы запросто побеседовать с нами. В одну из таких бесед я заметил, что браслет в виде жгута из массивного червонного золота, находившийся на руке у молодой княгини, сильно покалечен. Я попросил его снять и тут же привел его в надлежащий вид, так как червонное золото легко гнется. В следующий раз княгиня сама сняла свой браслет с руки. "Смотрите, - сказала она мне, - мои маленькие братья опять изогнули его. Поправьте, пожалуйста". И снова я получил случай выпрямить ее браслет.

По воскресеньям великая княгиня Ксения Александровна имела обыкновение приезжать в церковь, находившуюся в деревне Кореиз. Однажды я там был вместе с капитаном Рудневым. Выйдя по окончании службы из церкви, мы остановились в стороне и смотрели, как в боковую дверь из храма вышла Ксения Александровна. Для приветствия ее мы взяли под козырек. Увидев нас, она сама подошла к нам, подала руку и в ожидании автомобиля стала с нами беседовать. А в это время ее младшие сыновья окружили нас и как простые дети стали дергать, кто за руку, а кто за китель. И так продолжалось, пока подъехавший шофер не вышел из машины и не начал перебрасывать в кузов автомобиля всех княжат по очереди.

"Вот смотрите, как они держат себя просто здесь, в Ялте, - сказал капитан Руднев, когда автомобиль отъехал, - а попробуйте подойти к ней же там, в Петербурге, так тебя так шуганут, что долго еще потом будешь помнить". Капитан Руднев был сыном московского городского головы [14], служил в гвардейском стрелковом полку и потому вращался среди общества офицеров петербургской гвардии. В санатории мы с ним подружились, и он делился со мною мыслями о том, что видел и что слышал.

К сказанному выше небезынтересно добавить описание некоторых черт быта Юсуповых, этих богатейших людей России, представители которых уже более сорока лет исчезли из нашей страны.

Кроме "Кореиза" Юсуповы владели в Крыму еще имением "Кокозы" у Ай-Петри. В Петрограде имели дворец на Английской набережной, в Москве - другой дворец близ Красных Ворот, а также знаменитое "Архангельское" в Подмосковье, где ныне созданы военный санаторий и музей. Говорят, что в Петербургском дворце при гардеробной имелась комната специально для обуви, в которой хранилось 3 тысячи различных туфель и ботинок, принадлежавших княгине Юсуповой. Если в те времена мало кто имел собственные автомобили, то в "Кореизе" у Юсуповой было несколько легковых машин. При себе они обычно денег никогда не носили, за исключением мелочи серебром для подачи нищим, а если что приобретали в магазинах, то распоряжались доставлять им купленное на дом.

Для организации собственного питания у них был повар, которому они только указывали, на сколько персон надо приготовить обед, не входя ни в какие подробности. Повар получал плату из конторы в зависимости от количества обедавших. И все-таки, несмотря на свое богатство и высокое общественное положение, им приходилось подчиняться общим постановлениям. Так, они рассказывали по приезде в "Кореиз", что проездом с Кавказа на одной из станций недалеко от Курска им в вагон был принесен мешок с сахаром с их собственного сахарного завода. Но поскольку в это время в стране уже ощущался недостаток сахара и свободная торговля им была прекращена, то вслед за тем в вагон вошел жандарм и отобрал принесенный Юсуповым сахар.

В этот период царская семья переживала последний акт своей жизненной драмы. Пользуясь благоприятной для себя почвой, в семейный круг Николая II через фрейлину Вырубову [15] втесался так называемый старец Григорий Распутин [16]. Он убедил истеричную и фанатично-религиозную императрицу в своей святости и в том, что пока цел и невредим сам Распутин, будет жив и наследник Алексей [17]. Распутин имел свободный вход во дворец и позволял себе чрезвычайные вольности даже по отношению к царским дочерям. <…> (3)

1 ноября к нам в санаторий пришел молодой князь Юсупов вместе со своей матерью и женой, чтобы попрощаться с нами перед отъездом в Петроград для продолжения учения в Пажеском корпусе. Я воспользовался случаем, чтобы снять их фотоаппаратом в окружении всего личного состава санатория, и эта карточка сохранилась у меня до сего времени.

Попрощавшись с нами, Юсупов отправился в Петроград. А через полтора месяца, 18 ноября, он совершил героический поступок, прогремевший на всю Россию, лично убив "старца" Распутина (4).

Среди газет и журналов, которые выписывались для офицеров санатория, была также газета "Русский Инвалид", в которой печатались официальные приказы о производствах и о награждении орденами. Однажды, развернув газету, я неожиданно обнаружил в ней свою фамилию. Оказалось, что я вместе со своими сверстниками по службе был произведен в чин подполковника. Быть произведенным в этот чин после всего трехлетнего состояния в чине капитана было большой удачей для меня. В мирное время обычно военные инженеры просиживали в чине капитана много лет из-за отсутствия вакансий. В данном случае мне помогла война, участвуя в которой я занимал штаб-офицерскую должность, мне тогда не было и 32 лет. По внешности я был моложав и для этого возраста. И помню, как про меня рассказывал один мой знакомый офицер: "Сидели мы с дамами в зале кино. В полутьме входит какой-то мальчик и садится впереди нас. А когда он повернулся, то к нашему удивлению оказалось, что это подполковник".

Узнав из газеты о своем производстве, я сейчас же пошел на почту и послал телеграмму в Киев своей жене: "Поздравляю молодую штаб-офицершу". Она получила это поздравление, находясь в церкви, и очень была рада поважничать перед своей ближайшей подругой Ларисой, муж которой являлся только капитаном гвардии.

Шел ноябрь. Я уже два месяца находился в санатории. Погода продолжала быть солнечной и теплой. Даже 21 ноября (по старому стилю) - это значит 4 декабря по новому, было так жарко, что мы в обнаженном виде принимали солнечные ванны на открытом воздухе. Однако, несмотря на исключительно приятные условия жизни, ко мне подкрадывалась скука. Роскошная растительность юга казалась мне живой декорацией. Да она по существу и была вся искусственно насаженной на голой скалистой почве Крымского побережья. А сам я, казалось, нахожусь на огромной сцене какого-то театра. Я не видел вокруг открытого горизонта, как у себя в центре России, так как с севера вид был ограничен горами, а с южной стороны расстилалось обширное пространство моря, которое было хотя и красивым, но всегда пустынным. Словом, я довольно остро чувствовал себя на чужбине. Срок моего пребывания в санатории зависел от медицинской комиссии, которая, как и везде, появлялась у нас через каждые три недели. Только в конце ноября комиссия признала меня годным для отправления в действующую армию после семи с половиной месяцев общего лечения. И правда, за это время мое здоровье так поправилось, что за все последующие сорок с лишним лет жизни моя болезнь уже никогда не повторялась, хотя неизживаемые следы ее на легких врачи неизменно обнаруживают при каждом моем осмотре.

Мое начальство было так внимательно и предупредительно ко мне, что я в течение всего семимесячного отсутствия по болезни продолжал числиться в списках своего учреждения и регулярно полностью получал свое содержание в сумме свыше семисот рублей в месяц, которое высылалось моей жене, в то время как я состоял на содержании в лечебных заведениях.

Когда я явился к княгине Юсуповой, чтобы проститься по случаю выезда и поблагодарить ее за заботы, она предложила мне получить в подарок шерстяной свитер и приглашала меня бывать у них во дворце, когда я буду приезжать в Петроград. Одновременно Ирина Александровна вручила мне письмо для передачи своему отцу - великому князю Александру Михайловичу, находившемуся в Киеве в должности начальника Воздушного флота, так как знала, что я направляюсь через этот город. Поручение я выполнил, лично явившись к адресату в кабинет. Он меня расспросил о самочувствии дочери, жены и своего семейства, проживавшего в крымском Ай-Тодоре.

Пробыв два с половиной месяца в санатории в окружении больных туберкулезом и находясь под постоянным воздействием врачей, настаивавших на необходимости перевода для продолжения службы на юг, я действительно поддался этому внушению. Мне стало казаться, что мои легкие не в порядке и что потому мне надо специально позаботиться о своем здоровье. Особенно на меня неприятно подействовал момент, когда после солнечной теплой погоды на Южном побережье Крыма наш экипаж по дороге в Севастополь (за Байдарскими воротами) попал в мокрый снег и слякоть. Тут у меня явилась мысль попытаться устроиться на службу в Крыму.

По приезде в Севастополь, после осмотра этого красивого прелестного города, я вышел на Графскую пристань и залюбовался в последний раз теплым морем, которое успел уже так полюбить, что почувствовал себя им покоренным навсегда. Мысль остаться здесь на работе еще более окрепла. На мое счастье, в Севастополе на службе оказался военный инженер А.П. Трухачев, у которого в 1910 г. я был на практике в крепости Ковно. Он одобрил мое намерение, представил меня начальнику инженеров Севастопольской крепости генералу Энбергу, замолвил перед ним за меня словечко, и генерал выразил согласие принять меня к себе на службу.

Приехав в Киев, я рассказал своей жене о желании устроиться на службу в Крыму и о сделанных шагах. Она в это время серьезно болела хроническим колитом и была очень рада переселиться на юг. С такими мечтами я прибыл на службу в Минск.

К этому времени 4-я армия, в которой я состоял до болезни, была переведена на Румынский фронт. Я был назначен начальником вновь организованного отделения, занимавшегося составлением планов неприятельских позиций и состоявшем при штабе Западного фронта. Офицеры отделения должны были наносить укрепления противника на карты, используя фотографические снимки, сделанные с наших самолетов (так называемая фотограммометрическая съемка). Карты делались в красках, были очень наглядны и по мере изготовления рассылались по войсковым частям, занимавшим боевые позиции.

Работа была новая и интересная, но я чувствовал себя здесь одиноким, так как мои товарищи были в Румынии, а главное, теперь все мои мысли и желания были сосредоточены на переводе в Севастополь. Начальник инженеров фронта генерал Гиршфельд сначала не соглашался меня отпустить и уговаривал остаться. Но когда я встретил своего однокашника по кадетскому корпусу военного инженера Рубцова и уговорил его быть моим заместителем, то Гиршфельд отпустил меня в Петроград, чтобы выхлопотать там перевод.

В столицу я приехал в начале декабря 1916 г. и в Главном инженерном управлении нашел для себя протекцию в лице начальника 5-го отделения генерала Овчинникова, который ранее был при мне начальником инженеров в Брест-Литовской крепости. Он со мной вместе пошел к начальнику 1-го отделения генералу Геранли, ведавшему личным составом инженерных войск, и поддержал мою просьбу. В результате я получил согласие на перевод в Севастопольскую крепость, и мне было сказано, что будет издан соответствующий приказ. Таким образом, упорные хлопоты увенчались успехом. О! Если бы я знал, что меня ожидает в Севастополе! Что судьба как бы хотела избавить меня от жутких переживаний! Этот пример показал мне, а Великая Отечественная война еще более убедила меня, что иногда следует быть фаталистом и не вступать в спор со своей судьбой.

Однако нетерпеливо ожидаемая мною перемена места службы произошла не так скоро, как мне того бы хотелось, и потому почти четыре месяца я продолжал заведовать отделением "по составлению планов неприятельских позиций", мыслями настроенный на жизнь в Севастополе. Впрочем, работа в моем отделении была уже до меня хорошо налажена, мой помощник был опытен в этом деле, все офицеры, изготовлявшие карты, были хорошо подобраны и аккуратно выполняли свои обязанности. Но тем скучнее мне было отсиживать положенные часы в своем кабинете. Я пытался найти способ облегчить перенос изображения позиций с фотографий на карту, так как тогда еще не существовало специальных фотографических аппаратов для целей фотограммометрии, и эти занятия помогали мне заполнять свое свободное время, хотя практических результатов мне достичь не удалось. В эту зиму ко мне в Минск приезжала из Киева погостить моя Мария Васильевна… Мне вспоминается, как при прощании со мной перед отъездом она трогательно просила у меня прощения за то, что мало принесла радостей и усложнила мою жизнь…

А тем временем продовольственное положение в стране все ухудшалось. В городах уже не стало хватать хлеба, и в Петрограде около булочных днем и ночью появились огромные очереди. Надо заметить, что до Первой мировой войны никто не имел понятия об очередях. Только у билетных касс на вокзалах железных дорог в момент усиленных передвижений иногда выстраивался хвост, да еще у кассы Мариинского театра в Петербурге, когда на гастроли приезжали Шаляпин [18], Собинов [19] или еще какая знаменитость. Но очередь у какого-либо магазина тогда было невозможно себе представить. Впервые очереди появились летом 1915 г., когда было установлено ограничение в продаже сахара из-за недостатка его в стране. Тогда в Киеве сахар стали продавать по карточкам, заложив тем самым начало карточной системы.

Я лично не ощущал затруднений в продовольствии, так как обедал в столовой штаба Западного фронта, располагавшейся в большом зале какого-то общественного здания. Там стояли два длинных стола, за которыми размещались офицеры штаба. В этой столовой мне приходилось видеть главнокомандующего фронтом генерала Эверта [20], который появлялся в мундире генерал-адъютанта. Высокого роста, гордо неся свою голову, он проходил от двери по залу и занимал свое место на одном конце стола в окружении чинов штаба. Здесь же при мне впервые явился в генеральском мундире А.А. Самойло [21], записки которого под заглавием "Две жизни" только что появились в печати. Наконец, около 26 февраля пришел желанный приказ из Главного инженерного управления о переводе меня на строительство Севастопольской крепости, и я, сдав свою должность полковнику Рубцову, быстро приготовился со своим денщиком к выезду через Киев, где находилась моя семья, к новому месту служения.

28 февраля я в последний раз перед отправкой пришел пообедать в столовую. Едва успел занять свое место за столом, как мой сосед, пожилой военный врач в генеральском чине статского советника, с сияющим лицом прошептал мне на ухо: "В Петрограде - революция! Началось с того, что зашумели женщины, стоявшие в очереди у булочной, требуя хлеба. Полиция обратилась к казакам, стоявшим в охране, за помощью, чтобы разогнать народ. А те не только отказались, но сами напали на полицейских". В дальнейшем мы узнали, что при Государственной думе образовался особый комитет во главе с ее председателем Родзянко [22], что к Таврическому дворцу, где заседала Государственная дума, стали прибывать войсковые части, и в том числе Гвардейский флотский экипаж во главе с великим князем Кириллом Владимировичем [23], чтобы отдать себя в распоряжение образованного комитета.

Утром 3 марта я поездом приехал в Киев. И только на извозчике отъехал от вокзала, как ехавший со мной рядом на другом извозчике мой случайный спутник по вагону развернул свежий номер газеты и радостно крикнул мне: "Царь отрекся от престола!…" Затем в манифесте мы прочитали, что царь отрекся и за наследника-сына в пользу своего брата Михаила Александровича [24]. А на другой день узнали, что последний тоже отказался от престола, предоставив решать вопрос о верховной власти Учредительному собранию (5).

Вот вкратце в каком виде представлялся нам великий акт свержения самодержавия. И я не видел ни одного недовольного этим человека. У всех были радостные лица: так был всем ненавистен старый, прогнивший режим, особенно обнаруживший свои язвы во время войны.

Мое намерение выехать в Севастополь на другой день после прибытия в Киев пришлось отложить на две недели, так как въезд туда был закрыт в связи с введением там нового режима. Установление новых порядков осуществлялось под руководством адмирала Колчака [25], который тогда был командующим Черноморским флотом.

Въезд в Севастополь был открыт лишь 18 марта, и я немедленно выехал туда, мечтая о прелестях южной весны на берегу Черного моря.

Моя жена, болезнь которой к этому времени настолько ухудшилась, что она потеряла почти половину своего веса, тоже радовалась перемене моей службы, так как после подготовки мною квартиры собиралась приехать ко мне с дочерью и прислугой, надеясь в теплом климате быстрее излечиться от своего недуга.

Крепость Севастополь состояла на осадном положении, так как в любой момент могла быть обстреляна турецкими или германскими ("Гобен" и "Бреслау") военными судами, и поэтому служба здесь считалась пребыванием в действующей армии. Однако жизнь в Севастополе по своим условиям мало чем отличалась от жизни в мирное время. Поэтому с переездом сюда на службу собственно заканчивается мое нахождение на фронте Первой мировой войны.

ГИМ. № 98118. Московская экспедиция, п/о 734. Подлинник. Машинопись.

Архивы России